Перейти к содержанию
  • записей
    15
  • комментария
    3
  • просмотров
    99

МУРка или записки опера (продолжение)


Андрина

853 просмотра

Лирическое отступление "Чистосердечное признание"

 

Я нежно поцеловал ее глаза, подождал пока они остекленели, равнодушно закрыл их и вышел в коридор…

 

Для молодого парня, окруженного лишь мужиками и бабами в форме; полуголыми из-за вечной духоты сокамерниками; зечками из хозобслуги тюрьмы, больше похожими на зомби из дешевых ужастиков, чем на женщин, и равнодушными существами в белых халатах, она стала богиней, сошедшей в мрачный тюремный замок по чьей-то неведомой воле. Я и не слушал ее на нашей первой встрече, а с восторгом разглядывал ее, пытался уловить аромат ее духов и тела, наслаждался тембром ее голоса и с трудом сдерживал свое желание впиться в нее зубами, чтобы посмотреть, как брызнет сладкий сок, просвечивающийся сквозь ее кожу и одурманивающий мой разум. Я только понимал, что она – мой новый следователь и встречи наши отныне будут более-менее регулярны. Я даже не запомнил ее имени, просто вознес ее на небесный трон и стал молиться на ее прекрасный образ. Дни, когда она не приходила, казались годами, а ночи изматывали одним и тем же повторяющимся сном: мы медленно идем лесными тропинками, а я все жду, что вот-вот за деревьями покажется старенький домик лесника. Я знаю, что в нем есть массивный деревянный стол. Предвижу, как пробивающиеся сквозь маленькие оконца, утренние солнечные лучи будут падать на ее прекрасное тело, извивающееся от страсти и освещать мое, счастливое от радости обладания ею, лицо. Но домика все нет, она, взглянув на карту, останавливается, быстро привязывает меня к дереву, и строго командует: «Сидеть!» Я просыпался и с ужасом понимал, что накрепко привязан к ней невидимой нитью и счастлив этим; знал почти наверняка, что она чувствует мое безумное влечение к ней, но понимал, что во взаимности в тюремных стенах мне должно быть отказано.

На допросах она играла со мной: иногда подходила слишком близко, наклонялась к самому уху, и напоминала, что моя судьба только в моих руках, а я шалел от ее шепота; иногда касалась моей руки, передавая для подписи протоколы допроса, и делая вид, что это произошло случайно, смеялась надо мной одними глазами; иногда, откинувшись на спинку стула, позволяла мне любоваться, готовыми разорваться на ее груди, пуговичками блузки. Я долго принимал ее правила игры, но однажды все же не выдержал, взорвался и, швырнув ей подписанный протокол, крепко схватил за руку и потребовал либо прекратить эти пытки, либо, в конце концов, определить цену сеанса сексотерапии. Она ловко освободилась от моего захвата, быстренько собрала свои бумаги, пообещала в следующий раз подробнее оговорить условия нашего дальнейшего взаимодействия и надолго исчезла.

Я умирал без нее: я клял себя за этот срыв, я смертельно скучал, меня ломало по ней, как наркомана ломает по очередной дозе, я летел на каждый звук открывающейся кормушки в надежде, что вертухай пришел вызвать меня к ней на допрос, я не мог спать, есть, сидеть или лежать на месте. Я гонял, гонял, гонял себя по этой мерзкой тюремной хате до изнеможения, пока старший по камере молча не напоил меня хлебным самогоном. Здесь не принято обсуждать свои проблемы с сокамерниками, каждый сам несет свой крест, но причина не в том, что мы черствые или злые, а в том, что у каждого здесь своя неподъемная ноша, своя большая беда, и просто нет сил взвалить на себя еще и чужую. Но все чувствуют, когда у одного из нас вдруг кончается терпение и он начинает изводить себя мыслями, терзать несбыточными мечтами изменить прошлое или иллюзорными желаниями повлиять на будущее, еще и еще раз прокручивать в уме прошедшие или предстоящие допросы, очные ставки, и прочая, прочая, прочая. Люди начинают медленно сходить с ума, и никто не в силах предотвратить это. Такое случается либо с теми, кто впервые попадает сюда, либо с теми, чье дело начинает слушаться в суде. Я сидел под следствием уже не в первый раз: с малолетки плавно перетек во взрослый криминал, считал себя жестким, властным, способным, как волк, вцепиться в глотку любому обидчику. Начитавшись трудов Ницше, Макиавелли, Гитлера, хлынувших в тюрьмы и на зоны в годы перестройки, я окончательно решил, что миром правит зло, а я – его активный и безжалостный проводник. Сидел я на Бутырке уже второй год, успел давно смириться с тюремным бытом, писем с воли не получал, суд надо мной еще не начинался, и никто не мог понять, чего это я вдруг зачудил. Скорее всего решили, что в этом виновата женщина или ее отсутствие. Психологи уже доказали, что нормальному мужику отсутствие общения с красивыми женщинами – хуже смерти. На воле я их просто покупал, а потом брал так же, как и все звери: резкими ритмичными толчками убивая в них надежду на светлые чувства, белое платье и кольцо с бриллиантиком. Уходил стремительно, навсегда, забывая о любой из них до тех пор, пока за мной в очередной раз не захлопывались двери тюремного замка. Отсюда все шлюхи кажутся королевами, кроме тех, кто посмел тебе когда-то возразить и был наказан. Здесь мужики готовы отдать полжизни за один страстный поцелуй какой-нибудь красотки, и обещают себе отныне быть с дамами обязательно галантными и щедрыми. Не помню случая, чтобы кто – то эти обещания вспоминал на воле. Может быть, на воле я прошел бы мимо нее, не оглянувшись, но сейчас хотел лишь одного: еще раз увидеть, услышать ее; почувствовать ее дыхание; прикоснуться к ней. Я был впервые отчаянно и безнадежно влюблен и знал, что она это чувствует. Я решил, что она наказывает меня своим отсутствием за то, что я был груб с нею. Но я ошибался: таков был сценарий ее игры со мной. На очередном допросе я молча уткнулся губами в ее руки, а она, нежно, но требовательно промурлыкала: «Я тоже очень скучала, милый, но была жутко занята: искала и нашла неопровержимые доказательства твоего участия в убийствах…Тебе – пожизненка! Пиши чистосердечное признание….»

Изменено пользователем Андрина

0 Комментариев


Рекомендуемые комментарии

Комментариев нет

×
×
  • Создать...